— Когда покупал его, ювелир сказал, что сердце той, кому подаришь это украшение, будет твоим навсегда.

Он посмеивается. От лампы в гостиной у Коре кружится голова, свет тонкими электрическими нитями кружит по комнате и спускается к ней. Прямо в ее черные жадные зрачки.

— Обещаешь, Коре?

Голос все сильнее отдаляется, как будто парит где-то у нее над головой. «Что будешь моей навсегда». Она шевелит губами, но из них не раздается ни звука, она хочет сказать нет, но не может, сейчас голос звучит так, как будто отец плачет, а частицы света одна за одной проскальзывают к ней в глаза, падают на пол и стремятся к лицу. В животе ноет черная горошина, глубже зарывается в плоть. Со второй попытки ответ Коре становится различим, но он не громче шепота. Последняя фраза, прежде чем голос иссякнет.

«Да».

В доме у папы ее комната находится в подвале, под лестницей. По ночам она скрипит, как будто там кто-то ходит. Иногда она скрипит, когда папа идет к себе в кабинет, он расположен в самом дальнем конце, но Коре туда не ходит, а предпочитает оставаться с другой стороны. Здесь места у Коре больше, чем дома, комната светло-голубая и сиреневая, обои ей разрешили выбрать самой. Пол покрыт мягким ковролином, чтобы она не мерзла, окна — заколочены. «Чтобы не треснули зимой от снега», — говорит папа. Но Коре знает, это чтобы она не могла сбежать.

«Если бы только у нее была сестра, — думает она, — все было бы по-другому». В соседней комнате у нее — сестра, как у Беляночки — Розочка, которая не побоится остановить любого нарушителя спокойствия и крикнуть «стой»! Когда не спится, они бы читали друг другу сказки, перестукивались на секретном языке. И сестра помогла бы ей с папой, чтобы он не расстраивался.

В первый вечер, когда они пожелали друг другу спокойной ночи, Коре лежит, натянув одеяло до подбородка, и смотрит на развешенные им плакаты. На одном — фиолетовая галактика, на другом — два крольчонка. Посередине ее портрет. Папа говорит, что очень на нее похоже, но, пытаясь взглянуть на картину, на месте своего лица она видит только ноющую горошину. Блестящий черный камень.

«Коре. Папина маленькая королева».

На следующее утро папа веселый, он сидит рядом с Коре за кухонным столом и читает газету. Пахнет кофе. По радио крутят шведские суперхиты, а Коре рисует, показывает рисунок за рисунком, все в подарок папе, на них солнце, звери и их дом. Потом они играют в карты, во взрослую игру.

— Ты продолжаешь длинную династию покеристов, — говорит он и выкладывает тройку. — Папа научил меня играть, когда мне было шесть.

Ему нравится учить Коре разным вещам, и она очень внимательно слушает и все время кивает, лицо светится, и она не может удержаться и вскоре начинает дурачиться, пытается его рассмешить, пряча карты в рукаве, и у нее получается, потому что он улыбается и говорит, что она шулер, прямо как ее кузен Роберт, купивший себе дом на деньги, выигранные в карты.

— Он такой, он очень одаренный, — говорит ее папа.

Папе нравится, когда люди хорошо считают в уме, поэтому он гоняет ее по таблице умножения, а она так много зубрила ее в школе, что знает наизусть, даже самую сложную, по мнению папы, комбинацию восемь умножить на семь. Но потом она случайно роняет стакан, как в замедленной съемке видит, как он скатывается с края стола и падает на пол. Три больших осколка и много маленьких, они разлетаются повсюду. Коре замирает. Отец встает и достает из шкафа метлу. Говорит, что не злится, но, ей ясно, что играть они больше не будут.

Они обедают, а вокруг растет тишина. Чем больше она становится, тем сложнее ее нарушить. Коре забывает про еду, сидит с вилкой в руке. Язык будто неподвижный слизняк в налитом свинцом рту. И вот на стене за спиной у папы, рядом с барометром, она видит фотографию с собаками. Папа, как там звали твоих собак. Она спрашивает, хотя и так знает. Зевс и Аргос, и потом у него была Медея, которая умерла еще до того, как Коре исполнилось пять. Он показывает на снимок и говорит, это же Зевс, который слушался только меня, редкой черной породы, умный и верный, но он давно умер. Аргос тоже был хорош, но с Зевсом никто не мог сравниться.

— Он ни разу меня не предал, — говорит папа, — даже тогда, когда мы пересекали свежий медвежий след на полуострове Поршён и у Аргоса начался озноб, даже тогда он не сбежал, хотя дрожал всем телом.

Тогда Коре тут же спрашивает о медведях. Потом о лихорадке и пене изо рта.

После еды папа показывает, как топить большой камин в подвале. Сначала рвет на полоски вчерашнюю газету, потом квадратом кладет самые тонкие из поленьев, неплотно помещает их одно на другое. И поджигает.

Все, что случилось раньше, теперь забыто. Ведь папа любит огонь. Он любит раздувать его и смотреть, как пламя въедается в древесину, как скулит дерево, любит черный дым, когда загорается что-то живое. Он держит руки так близко, что на них едва не перекидывается огонь. Но папа никогда не обжигается — поправляет горящее полено, может провести пальцем по пламени свечи, как будто он бессмертен.

Бывает, что в такие моменты он берет Коре с собой на прогулку. «Это моя дочь, приехала, наконец, — говорит он всем соседям, которых они встречают. — Смотрите, какая красивая. Посмотрите на ее глаза, так похожи на мои».

А бывает, что, еще не войдя утром на кухню, она чувствует, что это — нечто — случилось вновь. Зверьки тоже все понимают. Титус навострил уши и беспокойно смотрит, остальные звери жмутся к ее ногам, прячутся от того неизвестного, что в любой момент готово обернуться, показав хищное лицо и зубастый рот. Хватает одного взгляда ему на спину, она ощущает это в воздухе — вибрации его развернувшейся вспять крови.

Но бывает, это случается как по мановению палочки. Хотя она совсем рядом. Иногда причина ей известна. Если что-то разобьется или если она, забывшись, упомянет маму. Коре научилась улавливать знаки, даже самые незаметные. Подергивания лица. Изменения в голосе. Иногда ситуацию получается исправить. Если действовать быстро. Но каждая вспышка всегда оказывается плохим прикрытием еще более сильной ярости.

Коре представляет насекомообразного мужчину в черной мантии, который медленно спускается с потолка и тянет усики к сидящему за столом и читающему газету папе. Когда он чувствует на шее их прикосновение и оборачивается, его глаза наполняются темной пылью от звезды зла и именно эта пыль превращает ее папу в подземного монстра. В гнет, методически высасывающий из дома весь воздух. Она старается ходить на цыпочках. На шее как удавка висит серебряное украшение. Кожа немеет от холодного металла.

Она думает о своем обещании.

В пятницу вечером, после просмотра фильма, она не успевает скрыться. Держа полупустой стакан, он с влажными губами поворачивается к ней. Его тяжелое дыхание похоже на механическое, воздух вокруг него пульсирует, когда он фиксирует на ней взгляд. На дрожащей мыши перед змеей.

— Зачем ты вообще сюда приезжаешь, — начинает он.

С таящимся под пеленой взглядом он смотрит на нее из глубины зрачков. Обычно перед тем, как он заплачет. Случится это позже. Самое неприятное. Сначала он разозлился, но не показал виду, оставил свою злость расти в тишине, тесто, бесшумно переливающееся через край. Коре увлеченно смотрела фильм, ощущая, конечно, что внутри него что-то зреет, но не думая, что так быстро. Пить он наверняка начал еще днем. Она потеряла бдительность.

Голос как рука сжимает ей горло — резкий, злой, душащий. «Зачем ты приезжаешь сюда, раз тебе все равно плевать! Тебе нужны только подарки, ты меня не любишь. Я только отдаю и отдаю, а ты забираешь. Ты больше не моя принцесса. Ты такая же холодная, как она». Коре не может говорить. Сидит на дальнем краю кресла, все мышцы напряжены до предела.

У зверей тревожно блестят белки глаз, они дергают ее и тянут, но она не может пошевелиться. Она заложница его взгляда. У отца стеклянные глаза и масляные щеки, влажный от слюны рот.