Внутри у Коре сжимаются легкие, сейчас она только выдыхает, вдохнуть не получается.

— Это что, ниже твоего достоинства, — говорит он заплетающимся языком и неловко ставит стакан на стол, — поговорить с отцом?

На мгновение его взгляд теряет хватку, переключается на темное окно, мимо которого по улице проезжает машина. Коре свободна. Звери поднимают ее на ноги и тащат к лестнице в подвал.

— А, ну иди иди, — говорит он и начинает всхлипывать. — Давай, только оставь меня одного… сучка гребаная…

Она не бежит, просто быстро спускается по лестнице. Вспоминает, что наверху осталась зубная щетка. Один раз — ничего страшного, обычно говорит мама. Но сейчас Коре не хочет о ней думать, она поворачивает ключ и садится на кровать, чтобы утешить своих зверей. Медленно гладит их по шерсти, пока они не перестают дрожать. Тот-с-длинными-пальцами лезет вверх по руке и засыпает у нее на плече. Остальные зевают и горкой укладываются на одеяле рядом, включая Иврахима. Но Коре не спится.

Если бы у нее была сестра, они бы сидели, обнявшись, и плакали. Но в одиночку от слез мало толку. Маленькая горошина скакнула наверх к горлу, как удушающий ком, от которого Коре никак не избавиться, хотя она сглатывает и сглатывает, пока во рту все не пересыхает. Взгляд прикован к замочной скважине, в кулаке зажат ключ. Но у папы есть свой. «На случай пожара». Она прислушивается к шагам на лестнице, но папа не приходит. Где-то через двадцать минут она слышит, как захлопывается входная дверь. Когда он сдает назад, падает мусорный бак. Потом наступает тишина.

В полдень следующего дня она самый ужасный ребенок в Норрботтене. Так и есть. Она сидит за столом с грязными руками. Напротив — папа в халате, он только встал, грузное тело тяжелее, чем обычно. От него как свечение исходит терпкий кислый запах. Коре смотрит на стол. Перед ней лежат две половинки граната. Они разложены по всему дому, в вазах, как приманка. Тяжелые мясные блюда, наполняющие холодильник, запихать в себя сложно, поэтому сегодня утром она взяла гранат. Разрезала его на две части большим ножом, лежавшим во втором ящике. Сначала вкус ей не очень понравился, но потом она привыкла. Сок у нее на руках и на чайной ложке, которой она выковыривает содержимое, похож на кровь. Зерна — рубиновые, как драгоценные камни. Когда Коре жует, они хрустят. В центре языка скопилась спрессованная масса, которая теперь заполняет рот целиком. Ей хочется встать и выплюнуть все в раковину. Но она медлит. Именно в этот момент на кухню входит он. Рядом с ней на столе лежат принесенные из подвала старые комиксы с медвежонком Бамси. Самое сложное всегда — это возвращаться наверх. Никогда не знаешь, чего ожидать. Липкими руками она боится листать комиксы. Лучше всего сидеть тихо. Она самый ужасный ребенок в Норрботтене, предательница собственного папы. Почему она молчит, когда он к ней обращается? Наконец она проглатывает колючую массу из зерен.

В тот день Коре и звери не вылезают из подвала. Им страшно, они боятся идти за ней наверх. Говорят, что в доме есть другие звери, которых он выпустил ночью. Звери, которые крупнее их, и старше, и опаснее. Папа стрижет газон, через узкое подвальное окошко на самом верху она слышит отдаленный звук косилки. Между досок проглядывает летнее солнце. Всего неделю назад она была у мамы.

Коре сидит на большом угловом диване из зерненой блестящей кожи и держит зверей на коленях, одного — на плече. Рядом на полке стоят папины фильмы, Коре видела почти все. Мультфильмы он не любит, поэтому обычно переводит для нее диалоги, чтобы они могли смотреть его фильмы, но там сложно разобрать что-то кроме резких гулких звуков выстрелов, темной, медленно заливающей пол, крови, длинного ногтя, ковыряющего и ковыряющего рану, пока он не достанет серебристую пулю, и мужчины, кричащего, когда его дымящееся сердце вырывают прямо из груди.

По вторникам и пятницам звонит мама. От протяжного дребезжащего сигнала Коре вскакивает и бежит. Но когда она поднимает трубку и слушает, голос звучит приглушенно, с помехами. Маленькая горошина в животе теперь болит сильнее и Коре трудно концентрироваться, на мамины вопросы она отвечает невпопад. Сама ничего не спрашивает. Тут наверху ногам холодно и не хватает одежды. За ней наверх пошли только Титус с Машей, остановились у последней ступеньки на лестнице, теперь стоят, притаившись, и ждут, когда Коре вернется. Папы не видно, дом замер и затаил дыхание. Возможно, отец стоит, прижавшись спиной к соседней стене, и слушает.

— Я так по тебе скучаю, моя малышка, — говорит Катя.

Коре наблюдает за неторопливым танцем пыли в луче света из кухонного окна и молчит в ответ. Вскоре они заканчивают разговор.

В тот вечер у папы застолье, в саду на заднем дворе, темные растения и металлические фонари, воткнутые во все, что стремится к жизни, в стволы деревьев и дальше вниз в землю. Такси все подъезжают и подъезжают, люди выходят, никто не садится за руль, все собираются выпивать и чокаться с ее папой, вместе они поднимают бокалы к небу. У длинного накрытого стола большой костер, куда папа пихает маленькие тела с содранной кожей, а вокруг него искры, словно горящий взгляд ночи. Гости смеются и едят блестящими от жира пальцами и губами, прожевав, криком просят добавки. И ее папа говорит, и клокочет, и пьет. Стоит у огня, как будто охвачен им. В одном глазу — душегуб, в другом — подстрекатель. Он обводит взглядом гостей, пока те не начинают двигаться как волны. Накатывая на Коре, они тянут к ней пальцы, запах мяса дымом проникает в горло, но она уворачивается, пятится сквозь просвет в изгороди из боярышника. По другую сторону — прохладно. Там есть уголок, беседка. Она забирается в старый соседский гамак и ложится, осторожно качается, чтобы он не заскрипел. Отмахивается от первого севшего на нее комара, но второго не трогает.

Снаружи — голубое небо и на нем яркое белое солнце. Папа просит ее лечь на диван в гостиной. Рядом с папой стоит неизвестный мужчина, папин знакомый, коллега по имени Кеннет. Папа задирает ей свитер и потом расстегивает ее джинсы, так чтобы мужчина смог провести осмотр. Его руки надавливают ей на живот в двух местах одновременно. Ей снова стало плохо и в конце концов пришлось обо всем рассказать. Но зло прячется от чужих глаз. Когда папа поблизости, оно ведет себя как и вся Коре — растворяется. Она качает головой, когда мужчина спрашивает, больно ли здесь, или здесь, или вот здесь. После каждого отрицательного ответа Кеннет перемещает руки. Губы у папы напряжены.

— Я много лет водил ее по всем врачам. Делал УЗИ, гастроскопию.

Горошину коллега не замечает, ничего не нащупывает. Она слишком мала, чтобы ее обнаружить. Непроницаемая, блестящая и черная. Они еще немного спускают ей брюки, чтобы пощупать самый низ живота. На лобке выглядывает редкий пушок. Он сразу оказывается в центре их внимания. Влажная змея ползет по внутренностям Коре, руки становятся мокрыми от пота. Напряженная как струна, она сжимает зубы, чтобы выдержать накатывающие одна за одной, заливающие ее, волны стыда. Однако папа и мужчина вроде довольны. Давление на живот прекращается. «Похоже что-то предменструальное. Пубертат. Можно подумать, что она еще слишком мала, но нет». Они небрежно одергивают ей свитер и жмут друг другу руки. Коре натягивает штаны и юркает прочь.

Покинув комнату, она сгибается пополам.

Все подарки она расставила на полке у себя в комнате. Кукле места не хватило — в нерешительности Коре прижимает ее к груди и озирается. Светлые волосы длинные, как у взрослых. Когда Коре на нее смотрит, ее глаза закатываются назад. Коре держит ее на руке, как младенца, и пытается поймать веки, пытается их закрыть. В дверном проеме вырастает силуэт. Там стоит он, виден наполовину. Солнце висит низко и ослепительно светит между деревянными планками окна. Скоро закат. Его пальцы небрежно сжимают стакан, отражающий свет словно янтарь.